Неточные совпадения
Когда он вышел, Грэй посидел несколько времени, неподвижно смотря в полуоткрытую дверь, затем перешел к себе. Здесь он то сидел, то ложился; то, прислушиваясь к треску брашпиля, выкатывающего громкую цепь, собирался выйти
на бак, но вновь задумывался и возвращался к столу, чертя по клеенке
пальцем прямую быструю линию. Удар кулаком в дверь вывел его из маниакального состояния; он повернул ключ, впустив Летику. Матрос, тяжело
дыша, остановился с видом гонца, вовремя предупредившего казнь.
Самгин выпрямился
на стуле, ожидая, что еще скажет она, а старуха, тяжело
дыша, посапывая носом, долго наливала чай в чашку, — руки ее дрожали,
пальцы не сразу могли схватить кусок сахара.
Он не шевелил
пальцем, не
дышал. А голова ее лежит у него
на плече, дыхание обдает ему щеку жаром… Он тоже вздрагивал, но не смел коснуться губами ее щеки.
На загорелых лицах была написана радость, некоторые тяжело
дышали, у иных были обвязаны грязными тряпицами
пальцы на руках и босых ногах, но все были бодры.
Любочка вечно негодует
на Мими за то, что ее так стягивают корсетами, что «
дышать нельзя», и любит покушать; Катенька, напротив, часто, поддевая
палец под мыс своего платья, показывает нам, как оно ей широко, и ест чрезвычайно мало.
Ей вдруг стало трудно
дышать. Широко открыв глаза, она смотрела
на сына, он казался ей чуждым. У него был другой голос — ниже, гуще и звучнее. Он щипал
пальцами тонкие, пушистые усы и странно, исподлобья смотрел куда-то в угол. Ей стало страшно за сына и жалко его.
Положит меня, бывало,
на колени к себе, ищет ловкими
пальцами в голове, говорит, говорит, — а я прижмусь ко груди, слушаю — сердце её бьётся, молчу, не
дышу, замер, и — самое это счастливое время около матери, в руках у ней вплоть её телу, ты свою мать помнишь?
Перед нею Федосей плавал в крови своей, грыз землю и скреб ее ногтями; а над ним с топором в руке
на самом пороге стоял некто еще ужаснее, чем умирающий: он стоял неподвижно, смотрел
на Ольгу глазами коршуна и указывал
пальцем на окровавленную землю: он торжествовал, как Геркулес, победивший змея: улыбка, ядовито-сладкая улыбка набегала
на его красные губы: в ней
дышала то гордость, то презрение, то сожаленье — да, сожаленье палача, который не из собственной воли, но по повелению высшей власти наносит смертный удар.
На обходе я шел стремительной поступью, за мною мело фельдшера, фельдшерицу и двух сиделок. Останавливаясь у постели,
на которой, тая в жару и жалобно
дыша, болел человек, я выжимал из своего мозга все, что в нем было.
Пальцы мои шарили по сухой, пылающей коже, я смотрел в зрачки, постукивал по ребрам, слушал, как таинственно бьет в глубине сердце, и нес в себе одну мысль: как его спасти? И этого — спасти. И этого! Всех!
Вонмигласов поднимает колени до локтей, шевелит
пальцами, выпучивает глаза, прерывисто
дышит…
На багровом лице его выступает пот,
на глазах слезы. Курятин сопит, топчется перед дьячком и тянет. Проходят мучительнейшие полминуты — и щипцы срываются с зуба. Дьячок вскакивает и лезет
пальцами в рот. Во рту нащупывает он зуб
на старом месте.
Матвей пошатнулся, и лицо его в одно мгновение стало спокойным, равнодушным; Яков, тяжело
дыша, возбужденный и испытывая удовольствие оттого, что бутылка, ударившись о голову, крякнула, как живая, не давал ему упасть и несколько раз (это он помнил очень хорошо) указал Аглае
пальцем на утюг, и только когда полилась по его рукам кровь и послышался громкий плач Дашутки, и когда с шумом упала гладильная доска и
на нее грузно повалился Матвей, Яков перестал чувствовать злобу и понял, что произошло.